Сказки для детей и взрослых |
Русские народные сказки. А. Н. Афанасьев. Сивко-буркоЖил-был старик; у него было три сына, третий-от Иван-дурак, ничего не делал, только на печи в углу сидел да сморкался. Отец стал умирать и говорит: — Дети! Как я умру, вы каждый поочерёдно ходите на могилу ко мне спать по три ночи, — и умер. Старика схоронили. Приходит ночь; надо большому брату ночевать на могиле, а ему — коё лень, коё боится, он и говорит малому брату: — Иван-дурак! Поди-ка к отцу на могилу, ночуй за меня. Ты ничего же не делаешь! Иван-дурак собрался, пришёл на могилу, лежит; в полночь вдруг могила расступилась, старик выходит и спрашивает: — Кто тут? Ты, большой сын? — Нет, батюшка! Я, Иван-дурак. Старик узнал его и спрашивает: — Что же больш-от сын не пришёл? — А он меня послал, батюшка! — Ну, твоё счастье! Старик свистнул-гайкнул[1] богатырским посвистом: — Сивко-бурко, вещий воронко! Сивко бежит, только земля дрожит, из очей искры сыплются, из ноздрей дым столбом. — Вот тебе, сын мой, добрый конь; а ты, конь, служи ему, как мне служил. Проговорил это старик, лёг в могилу. Иван-дурак погладил, поласкал сивка и отпустил, сам домой пошёл. Дома спрашивают братья: — Что, Иван-дурак, ладно ли ночевал? — Очень ладно, братья! Другая ночь приходит. Середний брат тоже не идёт ночевать на могилу и говорит: — Иван-дурак! Поди на могилу-то к батюшке, ночуй и за меня. Иван-дурак, не говоря ни слова, собрался и покатил, пришёл на могилу, лёг, дожидается полночи. В полночь также могила раскрылась, отец вышел, спрашивает: — Ты, середний сын? — Нет, — говорит Иван-дурак, — я же опять, батюшка! Старик гайкнул богатырским голосом, свистнул молодецким посвистом: — Сивко-бурко, вещий воронко! Бурко бежит, только земля дрожит, из очей пламя пышет, а из ноздрей дым столбом. — Ну, бурко, как мне служил, так служи и сыну моему. Ступай теперь! Бурко убежал; старик лёг в могилу, а Иван-дурак пошёл домой. Братья опять спрашивают: — Каково, Иван-дурак, ночевал? — Очень, братья, ладно! На третью ночь Иванова очередь; он не дожидается наряду, собрался и пошёл. Лежит на могиле; в полночь опять старик вышел, уж знает, что тут Иван-дурак, гайкнул богатырским голосом, свистнул молодецким посвистом: — Сивко-бурко, вещий воронко! Воронко бежит, только земля дрожит, из очей пламя пышет, а из ноздрей дым столбом. — Ну, воронко, как мне служил, так и сыну моему служи. Сказал это старик, простился с Иваном-дураком, лёг в могилу. Иван-дурак погладил воронка, посмотрел и отпустил, сам пошёл домой. Братья опять спрашивают: — Каково, Иван-дурак, ночевал? — Очень ладно, братья!
— Братья! Дайте мне каку лошадь, я поеду посмотрю же. — Э! — взъелись братья на него. — Сиди, дурак, на печи; чего ты поедешь? Людей, что ли, смешить! Нет, от Ивана-дурака отступу нету! Братья не могли отбиться: — Ну, ты возьми, дурак, вон трёхногую кобылёнку!
— Сивко-бурко, вещий воронко! Сивко бежит, только земля дрожит, из очей пламя пышет, а из ноздрей дым столбом. Иван-дурак в одно ушко залез — напился-наелся, в друго вылез — оделся, молодец такой стал, что и братьям не узнать! Сел на сивка и поехал срывать портрет. Народу было тут видимо-невидимо; завидели молодца, все начали смотреть. Иван-дурак с размаху нагнал, конь его скочил и портрет не достал только через три бревна. Видели, откуда приехал, а не видали, куда уехал! Он коня отпустил, сам пришёл домой, сел на печь. Вдруг братья приезжают и сказывают женам: — Ну, жены, какой молодец приезжал, так мы такого сроду не видали! Портрет не достал только через три бревна. Видели, откуль приехал; не видали, куда уехал. Ещё опять приедет… Иван-дурак сидит на печи и говорит: — Братья, не я ли тут был? — Куда к чёрту тебе быть! Сиди, дурак, на печи да протирай нос-от.
— Братья! Дайте мне каку-нибудь лошадь. Они отвечают: — Сиди, дурак, дома! Другу́ лошадь ты станешь переводить! Нет, отбиться не могли, велели опять взять хромую кобылёшку. Иван-дурак и ту управил, заколол, кожу развесил на поскотине, а мясо бросил; сам свистнул молодецким посвистом, гайкнул богатырским голосом: — Сивко-бурко, вещий воронко! Бурко бежит, только земля дрожит, из очей пламя пышет, а из ноздрей дым столбом. Иван-дурак в право ухо залез — оделся, выскочил в лево — молодцом сделался, соскочил на коня, поехал; портрет не достал только за два бревна. Видели, откуда приехал, а не видели, куда уехал! Бурка отпустил, а сам пошёл домой, сел на печь, дожидается братовей. Братья приехали и сказывают: — Бабы! Тот же молодец опять приезжал, да не достал портрет только за два бревна. Иван-дурак и говорит им: — Братья, не я ли тут был? — Сиди, дурак! Где у чёрта был!
— Дайте, братья, каку-нибудь лошадь; я съезжу, посмотрю же. — Сиди, дурак, дома! Докуда лошадей-то у нас станешь переводить? Нет, отбиться не могли, бились-бились, велели взять худую кобылёшку; сами уехали. Иван-дурак и ту управил, зарезал, бросил; сам свистнул молодецким посвистом, гайкнул богатырским голосом: — Сивко-бурко, вещий воронко! Воронко бежит, только земля дрожит, из очей пламя пышет, а из ноздрей дым столбом. Иван-дурак в одно ушко залез — напился-наелся, в друго вылез — молодцом оделся, сел на коня и поехал. Как только доехал до царских чертогов, портрет и ширинку[4] так и сорвал. Видели, откуда приехал, а не видели, куда уехал! Он так же воронка отпустил, пошёл домой, сел на печь, ждёт братовей. Братья приехали, сказывают: — Ну, хозяйки! Тот же молодец как нагнал сегодня, так портрет и сорвал. Иван-дурак сидит за трубой и бает: — Братья, не я ли тут был? — Сиди, дурак! Где ты у чёрта был!
— Батюшка! Вот мой суженый. Братовей тут ровно ножом по сердцу-то резнуло, думают: «Чего это царевна! Не с ума ли сошла? Дурака ведёт в сужены». Разговоры тут коротки: весёлым пирком да за свадебку. Наш Иван тут стал не Иван-дурак, а Иван царский зять; оправился, очистился, молодец молодцом стал, не стали люди узнавать! Тогда-то братья узнали, что значило ходить спать на могилу к отцу. [1] - Гайкать — кричать, кликать.
|