Сказки для детей и взрослых |
Русские народные сказки. А. Н. Афанасьев. ВорожеяВ одном селе жила-была старуха старая, а у ней был сын не велик и не мал, такой, что ещё в поле не сможет хорошо работа́ть. Вот они дожили до того, что им пришлось — и перекусить нечего; вот тут-то задумалась больно старуха, думала себе, гадая крепку думушку, как им быть и на белу свету жить, да чтобы и хлебушка был.
— Сынок, поди хоть ты, уведи у кого лошадушек и привяжи их в таком-то кусте да сена дай, а потом отвяжи опять, и отведи в этакую-то лощину, и там поколь[1] пусти их. Малый её был, нечего сказать, больно проворен; как услыхал, что матушка ему приказывает, вот он пошёл да и свёл где-то лошадушек, и сделал всё так, как матушка ему гуторила. Про старуху же преж сего была молва, что она таки кое-что знает и по просьбе кой-когда бывала ворожа.
— Бабушка-кормилица! Мы слыхали от добрых людей, что ты кой-чем маракуешь, умеешь гадать по картам и по ним смекаешь, как по-писаному: поворожи-ка и нам, родимая! У нас пропали лошадушки. Вот бабушка и кажет им: — Ох, батюшки мои светы, да у меня и мочушки-то[4] нет! Удушье, родимые мои, меня замучило. А они ей кажут: — Эка, бабушка, потрудись, желанная ты наша! Это не дарма́[5], а мы тебе за работу заплатим.
— Эка притча[6]. Подумаю. Глядь-ка сюда, мои батюшки! Вот, кажись, ваши лошадушки стоят в этаком-то месте, в кусте привязаны. Вот хозяева обрадовались, дали старухе за работу и пошли себе искать своих животинушек[7]. Пришли в сказанному кусту, а там уж их лошадей-то и нет, хошь и было заметно то место, где были привязаны лошади, потому что отрезан гуж от узды и висит на кусте, да и сена навалено, чай, немало. Вот они пришли, посмотрели, а их и след простыл; взгоревались бедняги и не знают, что и делать; подумали меж собой и опять отправились к старухе: коли раз узнала, то и теперь скажет.
— Мочи нет, и старость-то осилила! — а всё для того, чтобы больше дали ей за труды-то. Они обещали, коли найдутся, ничего не жалеть для ней, и теперича дать покель поболе. Вот старуха слезла с печи, покрёхтывая и кашляя, раскинула опять карты, призадумалась, посмотрела на них и гуторит: — Ступайте, ищите их в этакой-то лощине, они там, кажись, ходят, точнёхонько ваши! Хозяева дали ей с радости за работу оченно довольно и пошли от ней опять искать. Вот пришли они в лощину, глядь — а там их лошади ходят целёхоньки; они взяли их и повели домой.
— Чуешь[10], Андрюха! Старуха о сю пору что-то про нас бормочет. Кажись, плохо дело будет! Андрюха ему гуторит: — Что ты так сробел, может это так тебе со страстей почудилось. А Самон ему бает: — Послухай-ка сам, вот она опять что-то гуторит. А старуху самоё берёт страх и горе: вот она, посидя немного, опять своё твердит: «Охо-хо-хо! Коли б не мамон да не брюхо, где бы этакой оказии сбыться!» Вот ребята давай прислухивать, что старуха бормочет: а она, посидя немного, опять за своё примется: «Мамон да брюхо» — и бесперечь со страстей[11] всё своё несёт. Как ребята это услыхали, и оторопь сильно взяла: что делать? да и загуторили промеж себя, что надоть бабушку упросить как можно, чтобы она не болтнула этого боярину, а то старая всё твердит: «Кабы не Самон да не Андрюха, где бы этакой оказии сбыться?» Они, окаянные, со страстей-то не разобрали, что старуха гуторит о мамоне да о брюхе, а не Самоне да Андрюхе.
— Бабушка, желанная ты наша, кормилица, не погуби нас, а заставь вечно за тя бога молить. Ну что тебе будет прибыли погубить нас и оговорить перед боярином? Лучше не сказывай на нас, а так как-нибудь; а мы-то уж тебе за это что хошь заплатим. А бабушка не дура, себе на уме, чует эти слова, схаменулась[12], и страсть с неё вся соскочила — как рукой сняло, да и спрашивает их: — Где же вы, детушки, всё это дели? Они гуторят уж с плачем: — Что, родимая, чай нас сам окаянный[13] соблазнил, что грех такой сделали. Бабушка опять спрашивает: — Да где же они? Вот они и гуторят: — Да куда ж их окромя было спрятать-то, как не на мельницу под гать[14], покуля пройдёт такая непогодь.
— Экая ты, бабушка! Ты будь у меня как в своём дому, хошь — сядь, а хошь — ляжь, если уж тебе невмоготу сидеть-то, да только поворожи, об чем я тя прошу, и если узнаешь, кто взял мои деньги, да ещё я найду свою пропажу, то не только угощу, а ещё и награжу тя чем душеньке твоей угодно, как следует, без всякой обиды.
— Пропажа твоя на мельнице под гатью лежит. Боярин как только услыхал это, что сказала старуха, сейчас и послал Самона да Андрюху, чтобы это всё отыскать и к нему принесть: он не знал, что это всё они сами спроворили. Вот те нашли, отыскали и принесли к боярину; а боярин-то, глядя на свои деньги, так обрадовался, что и считать их не стал, а дал старухе сейчас сто рублей и ещё кое-чего оченно довольно, да ещё и напредки[16] обещался её не оставлять за такую услугу; потом, угостя её хорошенько, отослал опять в карете домой, наградя ещё на дорогу кое-чем по домашнему. Доро́гой Самон и Андрюха благодарили старуху, что она хошь знала про их дела, да боярину не сказала, и дали ей ещё денег.
[1] - Поколь, покель — пока.
|